– Папа, а что это за палочки с номерами? – спрашивали старшие дети, показывая на покосившиеся колышки с едва заметными на них цифрами.
Действительно, а что это за палочки? Виктор со своими родителями приехал в эти места ребенком в конце пятидесятых. Лагеря уже не функционировали. Но вся их инфраструктура была в целости и сохранности. И даже продолжал работу бывший лагерный театр, куда местные дети ходили на новогодние елки и спектакли. В поселке находился кирпичный завод, был свой хлебозавод, железная дорога имела на станции прекрасный двухэтажный дом, где помещалась дистанция пути, работа в которой считалась очень престижной. Летом весь поселок дневал и ночевал в тундре, заготавливая провиант на зиму. Специальные вагоны-лавки приезжали на станцию по графику, и в них всегда можно было купить самые разные продукты.
Палочки с номерами в тундре… Этот вопрос по-прежнему мучил Виктора, ведь ему надо было что-то сказать детям. Его, конечно, терзали разные сомнения по поводу прошлого своей «малой родины». То, что здесь были лагеря, – не секрет. Конечно, в них умирали люди. Но кто были эти люди? И Виктор решил, что он найдет-таки ответ на этот вопрос.
Говорить со старшим поколением об истинном смысле совсем недавнего прошлого не получалось. Старики, пусть и знавшие что-то, отмалчивались.
Любопытный документ хранится в одном из железнодорожных музеев Коми. Это рукописные записки женщины, работавшей в 1970-х годах на станции Абезь билетным кассиром. В конце тридцатых годов она ребенком приехала сюда с родителями. Ее отец служил в лагерной охране. А они, дети из семей военных внутренних войск, вели веселую детскую жизнь, хоть и жили все они первое время в землянках. И только через некоторое время семьи переезжали в деревянные дома, что было большой радостью для всех. Им, этим детям, было совершенно невдомек, что за люди находились за колючей проволокой. Они знали одно слово – «преступники».
И только став взрослой, по ее собственному признанию, она очень многое поняла и переосмыслила. «Где нам было знать о горькой судьбе этих людей, – читаем записки, написанные ровным, почти что школьным почерком, – все узналось гораздо позднее. Ведь в управлении строительства почти весь персонал состоял из заключенных. Это были так называемые расконвоированные. В обиходе их называли «контриками», все они были осуждены по 58 статье, означавшей контрреволюционную деятельность. И даже в 1951 году, когда я сама начала работать в управлении «Печорстроя», этих людей работало не меньше половины. Все это были исключительно образованные, интеллигентные, эрудированные и порядочные люди, я многому у них научилась. Только став взрослой, я стала понимать весь ужас и боль их судеб, несправедливость по отношению к ним. После смерти Сталина многим из них я печатала на машинке письма-исповеди в ЦК партии, к съезду, лично товарищу Хрущеву. Эти письма невозможно было читать без слез. На долгие годы разлученные с близкими, с детьми, без права переписки, в полной неизвестности, чудом уцелевшие на этапах, в холодных бараках, голодные, униженные, ни в чем не виноватые, они, как правило, были добры и человечны. Моя рука, как они говорили, оказывалась легкой – много реабилитаций пришло в ответ на эти письма. Я ликовала и плакала вместе с ними…»
Но такие собеседники не встречались в то время на пути Ложкина.
А в обществе уже чувствовался ветер перемен. Конец восьмидесятых – начало девяностых – время появления ранее не печатавшихся в стране произведений классиков, представителей русской эмиграции, время расцвета мемуарной литературы и открытия архивов…
И Виктор Ложкин отправился в Воркуту, где были архивы НКВД. Удивительно, но ему была предоставлена возможность познакомиться с документами лагерей, находившихся на станции Абезь. Увиденное и прочитанное его просто ошеломило. Но большое количество записей делать не рекомендовалось. И он переживал только о том, как бы побольше всего запомнить. Но главное он все же сумел записать. А выйдя из архива на улицу, еще долго сидел в вокзальном скверике и записывал в свой блокнот все, что только что видел, чтобы «не расплескать» никакой информации…
Он, наконец, смог объяснить детям, что это за колышки с номерами были разбросаны по тундре. Он узнал, что компактные захоронения в месте, которое было ему хорошо знакомо, – это лишь одно лагерное кладбище. Конечно, он немного не договаривал детям, щадил их хрупкую психику, объяснял, что люди в лагерях сидели разные и многие из них были в чем-то виноваты. Но себе-то он врать не мог. И жить по-старому после того, как побывал в Воркуте, он тоже не мог.
На сегодняшний день архив Ложкина можно назвать уникальным и бесценным собранием документов периода абезьских лагерей.
Самое главное, что сделал Виктор Васильевич, – он соединил номера на колышках с именами конкретных людей. Каждый из сохранившихся деревянных колышков он, с помощью одного своего товарища, заменил на металлический с выбитым номером, и теперь «утратить» их будет гораздо труднее.