/«Январский гром» и детские варежки
Когда началась Великая Отечественная война, Толе Цейтлину было три с половиной года. Его родной Петродворец немцы заняли в конце августа 1941 года. А уже в первых числах сентября всех жителей города под дулами автоматов погнали в сторону Ропши. Анатолий Александрович до сих пор помнит ту страшную дорогу длиной в десятки и десятки километров…
– Я шел рядом с мамой, а она несла на руках полуторагодовалую сестренку Люсю. Никто не знал, скоро ли привал и дадут ли воды напиться. Так мы шли уже несколько часов. Было не жарко, начало осени, а солнце светило еще по-летнему, поэтому очень хотелось пить. Но женщины терпели, терпели и дети.
Я уже осознал, что детство мое закончилось. Я понял, что маму не надо ни о чем спрашивать, ни о чем просить. Надо просто идти, не доставляя никаких хлопот. Ей и так тяжело. Она пересаживала сестренку то на одну, то на другую руку, пока не подвязала на шею полотенце и не посадила в него девочку, так стало немного легче.
Я уже осознал, что детство мое закончилось. Я понял, что маму не надо ни о чем спрашивать, ни о чем просить. Надо просто идти, не доставляя никаких хлопот. Ей и так тяжело. Она пересаживала сестренку то на одну, то на другую руку, пока не подвязала на шею полотенце и не посадила в него девочку, так стало немного легче.
Далеко впереди на обочине дороги виднелось какое-то скопление фашистской техники – машины, танки, орудия. И вдруг над всем этим – наш самолет с красной звездой. Он сделал круг, немцы стали бить в воздух, но самолет так же неожиданно и быстро исчез в облаках. Колонна только успела поравняться с этой техникой, и в ту же секунду начался сильный обстрел. Наверное, самолет-разведчик успел передать координаты стоящей техники, а нас просто не приняли во внимание. Люди бросились кто куда. Я увидел, как некоторых земля накрывала с головой. Вокруг уже почти никого не было, а земля везде шевелилась.
– Мальчишка оглох, наверное, – кричала какая-то женщина.
А я продолжал стоять как вкопанный. Вдруг сильной рукой кто-то толкнул меня в придорожную канаву. Мама! Оставив в яме сестренку, она кинулась ко мне за несколько мгновений до нового взрыва…
Когда все успокоилось, нас снова погнали по дороге. К вечеру добрались до какого-то населенного пункта. Кажется, Молосковицы. Людям сказали, что нужно найти себе жилье и работу. Но устроиться на постой мы не смогли, местные жители сами выбивались из последних сил. Одно слово – оккупация.
Нас уже не охраняли, но немцы были везде. Все-таки мы незаметно ушли в лес, вышли к деревне Шадырицы, но тут же наткнулись на старосту. И вдруг:
– Тася, ты откуда здесь?
Мама сразу узнала его. Это был Николай, петергофский парень. Их родители до войны дружили. Он дал понять, что бояться его не надо, хоть он и служит у немцев. Устроил нас в безопасное место, пообещал найти маме работу. Николай был связан с партизанами, но об этом мы узнали позднее.
Здесь, в Шадырицах, мы прожили довольно долго. Немцы появлялись тут редко. Лишь один немецкий майор повадился в деревню, у него тут была женщина. И вот в отряде (а там, конечно, через Николая знали все, что происходило) приняли решение взять этого немца в качестве языка.
– Мальчишка оглох, наверное, – кричала какая-то женщина.
А я продолжал стоять как вкопанный. Вдруг сильной рукой кто-то толкнул меня в придорожную канаву. Мама! Оставив в яме сестренку, она кинулась ко мне за несколько мгновений до нового взрыва…
Когда все успокоилось, нас снова погнали по дороге. К вечеру добрались до какого-то населенного пункта. Кажется, Молосковицы. Людям сказали, что нужно найти себе жилье и работу. Но устроиться на постой мы не смогли, местные жители сами выбивались из последних сил. Одно слово – оккупация.
Нас уже не охраняли, но немцы были везде. Все-таки мы незаметно ушли в лес, вышли к деревне Шадырицы, но тут же наткнулись на старосту. И вдруг:
– Тася, ты откуда здесь?
Мама сразу узнала его. Это был Николай, петергофский парень. Их родители до войны дружили. Он дал понять, что бояться его не надо, хоть он и служит у немцев. Устроил нас в безопасное место, пообещал найти маме работу. Николай был связан с партизанами, но об этом мы узнали позднее.
Здесь, в Шадырицах, мы прожили довольно долго. Немцы появлялись тут редко. Лишь один немецкий майор повадился в деревню, у него тут была женщина. И вот в отряде (а там, конечно, через Николая знали все, что происходило) приняли решение взять этого немца в качестве языка.
Мамина работа заключалась в том, что она варила еду для свиней – немецких, конечно. Делала она это ночами, когда все спали. И вот однажды рано утром в дом заходит старуха и просится погреться. А сама все расспрашивает – как и что, есть ли тут немцы. А мама не из болтливых. Тут старуха снимает платок, и мама видит, что перед ней мужчина.
– Не бойтесь меня. В отряде вам доверяют, – сказал он спокойным голосом. – Сегодня намечено брать языка. Держитесь настороже. В случае чего бегите в лес.
Офицера действительно взяли, переправили в отряд. Но этим дело не кончилось. Через несколько дней под утро появились каратели. Стали поджигать дома. Нас спасло то, что мама уже работала. Увидев немцев, она сразу все поняла. Едва успев схватить сестренку и растолкать меня, она кинулась к лесу, я – за ней. Немцы уже простреливали все вокруг, ловили тех, кто убегал. До темноты мы просидели в канаве. Я было хотел поднять голову, но мама вталкивала наши головы в мох, а пули свистели, казалось, совсем рядом.
Когда все затихло, мы стали пробираться дальше в лес. А потом увидели наших. Они, видимо, поджидали тех, кто успел убежать из деревни. Так мы попали в партизанский отряд. Здесь располагался настоящий город со своими землянками, хозяйством, посадочной площадкой, боевым охранением. Всем прибывшим нашлось дело: варить еду, обстирывать, ухаживать за ранеными.
Через какое-то время отряд стал готовиться к смене места своей дислокации. Разведка приносила неутешительные данные, оставаться здесь, тем более с маленькими детьми, становилось опасно. Предстоял многокилометровый длительный переход. Но никого не оставили – всех забрали с собой.
– Не бойтесь меня. В отряде вам доверяют, – сказал он спокойным голосом. – Сегодня намечено брать языка. Держитесь настороже. В случае чего бегите в лес.
Офицера действительно взяли, переправили в отряд. Но этим дело не кончилось. Через несколько дней под утро появились каратели. Стали поджигать дома. Нас спасло то, что мама уже работала. Увидев немцев, она сразу все поняла. Едва успев схватить сестренку и растолкать меня, она кинулась к лесу, я – за ней. Немцы уже простреливали все вокруг, ловили тех, кто убегал. До темноты мы просидели в канаве. Я было хотел поднять голову, но мама вталкивала наши головы в мох, а пули свистели, казалось, совсем рядом.
Когда все затихло, мы стали пробираться дальше в лес. А потом увидели наших. Они, видимо, поджидали тех, кто успел убежать из деревни. Так мы попали в партизанский отряд. Здесь располагался настоящий город со своими землянками, хозяйством, посадочной площадкой, боевым охранением. Всем прибывшим нашлось дело: варить еду, обстирывать, ухаживать за ранеными.
Через какое-то время отряд стал готовиться к смене места своей дислокации. Разведка приносила неутешительные данные, оставаться здесь, тем более с маленькими детьми, становилось опасно. Предстоял многокилометровый длительный переход. Но никого не оставили – всех забрали с собой.
И все же, не выдерживая темпа, некоторые отбивались от отряда. Отстала и небольшая группа женщин с маленькими детьми. Мы оказались в их числе. Мы уже теряли всякую надежду, когда увидели поле и скирды сена. Стояла поздняя осень, но морозов и снега еще не было. Посоветовавшись, женщины решили забраться в эти скирды, перевести дух и переночевать там. Так и сделали. Кто-то предложил оставить у стогов обутки, проветрить их. Но одна женщина строго сказала, что ничего, ни одной котомки и даже палки оставлять на виду нельзя. Любой предмет может вызвать подозрение. И только мы забрались в сено, вышедшая луна осветила поле. Стало светло как днем. И в это мгновение явственно послышалась немецкая речь. Все замерли. Любой кашель или плач ребенка мог обнаружить нас. И тогда всем конец.
Двое солдат, а это был немецкий патруль, мирно беседуя, прошли мимо, ничего не заподозрив.
Под утро мы начали выбираться из стогов, чтобы снова углубиться в лес. И те, кто все-таки снял обувь на ночь и оставил в стогах, не могли надеть ее – так распухли ноги и у взрослых, и у детей. С того момента я хорошо усвоил, что расслабляться нельзя никогда. В любую минуту надо быть готовым бежать, прятаться, спасаться…
Двое солдат, а это был немецкий патруль, мирно беседуя, прошли мимо, ничего не заподозрив.
Под утро мы начали выбираться из стогов, чтобы снова углубиться в лес. И те, кто все-таки снял обувь на ночь и оставил в стогах, не могли надеть ее – так распухли ноги и у взрослых, и у детей. С того момента я хорошо усвоил, что расслабляться нельзя никогда. В любую минуту надо быть готовым бежать, прятаться, спасаться…
Так мы ходили снова и снова. Набрели на какой-то заброшенный хутор, где смогли на несколько месяцев перевести дух. Но потом снова попали в лапы к немцам. Нас привели в деревню, кажется, она называлась Полобицы. И тут мы заметили у наших мучителей какое-то беспокойство. Было такое впечатление, что они собираются уходить. Охраняли нас уже не так строго. И в темноте мы с мамой и Люсей смогли оторваться. Сидели в лесочке целые сутки. А немцы проходили мимо колоннами.
Когда стало тихо, мама оставила нас в кустах, наказала никуда с этого места не уходить, а сама пошла на разведку. Оказалось, немцы действительно ушли из деревни, и в ней остались одни старухи.
Мама постучалась в один, другой дом, никто не впустил ее. И только в самой последней избе, на окраине деревни хозяйка спросила:
– Ты одна или с детьми?
Мама не стала обманывать.
– С детьми, – ответила она.
– Тогда пущу, – сказала старушка.
Вот у этой бабушки мы прожили почти год. Помогали ей по хозяйству, и она нас ничем не обижала.
Однажды ночью, а это уже было начало 1944 года, раздался сильный стук в дверь. Мы были приучены спать не раздеваясь. Я вскочил и приготовился бежать. Только никак не мог попасть в варежки, которые болтались у рукавов моей тужурки. Бабушка подошла к дверям.
– Откройте! – послышался требовательный голос.
А за окном мелькали силуэты людей в маскхалатах. Кто это? Свои или чужие? Могло быть и то и другое.
Бабушка открыла. Вошел военный, снял капюшон, и мы увидели красную звездочку на ушанке.
– Есть ли в доме посторонние? Из дому не выходить, к окнам не подходить, – скомандовал военный.
И вдруг вся земля заходила ходуном. Мне кажется, что варежки мои тогда тоже подпрыгивали, хотя я стоял смирно.
Мы поняли, что идет военная техника. Она шла очень долго. И наша бабушка сказала:
– Вот теперь немцы больше не вернутся к нам никогда.
Мама постучалась в один, другой дом, никто не впустил ее. И только в самой последней избе, на окраине деревни хозяйка спросила:
– Ты одна или с детьми?
Мама не стала обманывать.
– С детьми, – ответила она.
– Тогда пущу, – сказала старушка.
Вот у этой бабушки мы прожили почти год. Помогали ей по хозяйству, и она нас ничем не обижала.
Однажды ночью, а это уже было начало 1944 года, раздался сильный стук в дверь. Мы были приучены спать не раздеваясь. Я вскочил и приготовился бежать. Только никак не мог попасть в варежки, которые болтались у рукавов моей тужурки. Бабушка подошла к дверям.
– Откройте! – послышался требовательный голос.
А за окном мелькали силуэты людей в маскхалатах. Кто это? Свои или чужие? Могло быть и то и другое.
Бабушка открыла. Вошел военный, снял капюшон, и мы увидели красную звездочку на ушанке.
– Есть ли в доме посторонние? Из дому не выходить, к окнам не подходить, – скомандовал военный.
И вдруг вся земля заходила ходуном. Мне кажется, что варежки мои тогда тоже подпрыгивали, хотя я стоял смирно.
Мы поняли, что идет военная техника. Она шла очень долго. И наша бабушка сказала:
– Вот теперь немцы больше не вернутся к нам никогда.
И только уже будучи взрослым, став железнодорожником, я узнал, что так начиналась операция по снятию блокады Ленинграда «Январский гром». Через нашу деревню проходили бойцы 2-й ударной армии, которая шла в наступление с Ораниенбаумского плацдарма. А переброшена она туда была с Большой земли по железной дороге – Дороге Победы – и далее через Лисий Нос и Кронштадт на южный берег Финского залива.
А нам дали справку, что нас освободили советские войска. С этой справкой мы еще долго-долго добирались до своего родного Петергофа.
Татьяна Куценина
А нам дали справку, что нас освободили советские войска. С этой справкой мы еще долго-долго добирались до своего родного Петергофа.
Татьяна Куценина
© All Rights Reserved.
Копирование материалов возможно только при указании автора и
гиперссылки на специальный проект журнала "РЖД-Партнер"
